Сорок небылиц. Казахская сказка.

Сказки

Сорок небылиц. Казахская сказка.

Сорок небылиц

Правил степью жадный и свирепый хан.
Наскучили ему воинские походы, пиры, охота, буйные игрища. И тогда разослал он во все концы степи вестников с неслыханным дотоле кличем:
— Кто расскажет хану без запинки сорок небылиц, не проронив ни слова правды, — тот получит полный мешок золота! Но горе тому, кто запнётся в рассказе или вставит в него хоть одно правдивое слово! Хан бросит его в тёмный зиндан и уморит там голодной смертью.

Ради золота, говорят, и праведник свернёт с прямой дороги. Толпами потянулись поначалу к ханской стоянке акыны, сказочники, острословы.
Однако никто из рассказчиков не мог угодить хану, и всех их постигла общая горькая участь: тысячи несчастных людей лишились света в тюремных ямах. И в конце концов перевелись охотники развлекать хана небылицами.
Темнее, чем осенняя ночь, лежал хан в своих покоях, развалясь на изукрашенном ложе. Визири, окружавшие его, боялись пошевелиться. Слуги, что подносили ему золотые блюда с редкостными яствами и напитками, расстилались перед ним, как дым.
Хан движением руки отстранял лакомства и время от времени взглядывал по сторонам так, что у всех от ужаса холодела в жилах кровь.
Как раз в это время и появился перед разубранной ханской юртой весёлый мальчишка с нищенской сумой, босой, оборванный, худой, как обглоданная кость.
— Что шатаешься где не следует? — напустились на него стражники. — Что надо?
— Я пришёл рассказать хану сорок небылиц, — бойко отвечал мальчуган.
Много видели стражники на своём веку зла и крови, а и то пожалели малыша.
— Уходи, глупый, подальше от беды! Без тебя полны зинданы. Или жизнь надоела?
— Лучше день быть скакуном, чем шесть лет клячей, — подмигнул стражникам оборвыш.
— И ты нисколько не боишься хана? — удивились воины.
— На смелого не посягнёт и албасты! — улыбнулся мальчик.
И его ввели в ханскую юрту.
Хан кинул взгляд на изорванную шапчонку, на чёрные, в цыпках ноги мальчишки, и губы его задрожали от гнева.
— Ты осмелился в своём отрепье показаться на глаза хану? Да я ногтем, как блоху, раздавлю тебя!
— Не горячись, тахсыр, — глядя прямо в лицо хану, сказал маленький нищий, — дело торопливого кончается позором. Будет куда лучше, если, выслушав мои небылицы, ты велишь выдать мне мешок золота.
Хан в ярости откинулся на подушки и зловеще прошипел:
— Коли так, говори. Я слушаю.
И мальчик начал:
— Лет за семь до того, как мне родиться на свет, пас я табун моего двенадцатого внука.
Как-то глубокой ночью погнал я лошадей на водопой. Вовсю сияло солнце и было так жарко, что у птиц дымились крылья и пылали хвосты. Поэтому я нисколько не удивился, когда увидел, что вода в озере замёрзла до самого дна.
Принялся я было рубить лёд топором. Но топор мой с первого удара разлетелся вдребезги, а лёд не подался ни на волос. Что, думаю, делать? И тут меня осенило!
Скинул я с плеч голову, ухватился покрепче за шею и давай колотить лбом по льду. Через некоторое время продолбил-таки прорубь. Да такую большую, что в неё свободно можно было просунуть мизинец. Из этой-то проруби и напился сразу весь мой табун, а было в нём сто тысяч голов.
Напились кони, разбрелись по льду, ходят, пощипывают травку. А я сел к табуну спиной и стал пересчитывать лошадей, все ли целы. Замечаю — недостаёт одного жеребца. Куда бы ему подеваться?
Воткнул я в песок курык, взобрался на него, смотрю по сторонам, не видать ли где жеребца.
Нет, ничего не видно.
Всадил в курык нож и полез ещё выше. И опять ничего не увидел.
Тут мне вспомнилось, что с детства у меня была привычка вместо серы жевать иголки. Достал я из-за губы иголку, вонзил её в черенок ножа и — будь что будет — снова полез вверх.
Может, сутки карабкался, может, месяц, а как заглянул в иголье ушко, так сразу и увидел пропавшего жеребца: среди бурного моря торчит скала, острая, как шило, на той скале на одном копыте стоит жеребец, а вокруг скалы на волнах резвится его жеребёнок.
Не стал я долго размышлять, сел верхом на курык, гребу ножом, как веслом, да и поплыл по морю. Плыву, плыву, а всё ни с места. Тогда пересел я на лезвие ножа, оттолкнулся от морского дна курыком и вмиг оказался возле скалы. А курык, будто железный, пошёл на дно.
Как же поймать жеребца без курыка? Свил я из песка аркан, накинул на коня, вскочил задом наперёд в седло, положил перед собой жеребёнка и поскакал по морю обратно.
Полпути уже проехал, как вдруг конь споткнулся о волну и стал тонуть.
Ох, думаю, сбывается пословица: «Если неудачнику и посчастливится попасть на пир, так у него, как назло, хлынет носом кровь». Ну да я не растерялся: быстро-быстро перебрался на жеребёнка, подхватил на закорки жеребца и помчался дальше.
Только я успел на берегу привязать жеребца к дереву, как внезапно мне под ноги с ветки спрыгнул заяц. Я погнался за ним. Заяц побежал влево, а я направо, заяц бежит быстро, я — ещё быстрей.
На бегу выхватываю стрелу и пускаю в зайца. Попала стрела остриём прямо зайцу в нос, да отскочила и вернулась мне в руки.
Тогда я пустил её тупым концом вперёд. Через день она настигла серого и пригвоздила его к камню.
Снял я с зайца шкурку, ободрал с него сало и стал собирать в подол кизяк, чтобы развести костёр.
В это время — что такое? — жеребец мой заржал, забился, захрапел и начал подниматься в воздух.
Я опешил сначала, но тут же сообразил, что привязал коня не к дереву, а к шее лебедя.
Бросаю на землю кизяки и лечу со всех ног отвязывать бедолагу-коня. А кизяки как запищат, как захлопают крыльями, как взовьются под самые облака — только я их и видел. Оказывается, это перепёлок да жаворонков насобирал я полный подол!
Всё же, хоть и не было у меня топлива, разжёг я, наконец, костёр. Положил заячье сало в новенький медный казан и поставил на огонь. Гляжу — протекает мой новый казан, потоками хлещет сквозь его стенки сало, скоро, пожалуй, и на дне ничего не останется. Пришлось переложить сало в дырявый казан. И, конечно же, из этого казана не вытекло ни капельки жира. Помнится, десять бычьих желудков наполнил я топлёным салом.
Пришло мне в голову этим салом смазать свои сапоги. На один сапог сала хватило, а на другой уже не осталось.
Забрался я на ночь под казан, да и задремал. Спросонок слышу — шум, гам, потасовка! Вскочил в страхе, — а это мои сапоги затеяли драку. Несмазанный сапог навалился на братца и тузит его без пощады:
— Вот тебе, жадина, получай! Будешь знать, как загребать и своё и чужое! Неужели не мог оставить и на меня немного жиру?
Стал я драчунов разнимать.
— Да уймитесь вы, злюки! Ишь разбушевались! Не зря говорится: сойдутся два умных — будут с прибылью, а сойдутся два дурака — останутся без глаз.
Еле их утихомирил. Положил рядом с собой — один сапог по правую руку, другой по левую — и снова заснул.
Наутро просыпаюсь — нет на месте несмазанного сапога, убежал, неслух, разобидевшись. Надел я оставшийся сапог на обе ноги и пустился в погоню за беглецом.
Бегу день, бегу год — никак не попадается второй сапог. Прибегаю в какой-то аул. А там людей наехало видимо-невидимо. И ещё съезжаются: кто на быке, кто на жуке, кто на еже, кто на уже, кто на горном козле, а кто на журавле.
Начинается пир.
Спрашиваю:
— По какому случаю той?
— Это, — отвечают, — не той, а поминки.
— По ком поминки?
— По байскому сынку. Погнал он тому лет семь стадо козлов на пастбище, да и пропал без вести.
Вот стали слуги обносить гостей блюдами с мясом, и тут я вижу среди них — кого же? — свой сбежавший сапог.
Я вскрикнул от радости, а он обернулся на мой голос — и оторопел, чуть блюдо не выронил.
Видно побаиваясь, как бы ему не влетело за побег, стал он мне подставлять блюдо за блюдом и всё приговаривал:
— Ты пожалел для меня заячьего жира, а мне так ничего для тебя не жалко!
С юрту снеди навалил передо мной.
Радуюсь: вот уж когда наемся за себя и за всех своих родичей! Набрал в обе руки мяса и только приготовился пошире разинуть рот, да и растерялся: ведь у меня не то что рта, так и головы не было, — я забыл её на озере, у проруби…
Прошу сапоги:
— Голубчики мои, сбегайте за моей головой, не откажите в услуге… Я с вами сочтусь.
Кинулись сапоги исполнять моё поручение, а я сижу да жду. Пока ждал, гости зубам отдыха не давали: всё мясо съели и блюдами закусили. Мне и крошки не осталось. Уж кому не повезёт, тот вымокнет до нитки и в погожий день!
Едва я приладил голову, набежали тучи и стали с неба валиться дыни. Хотел я одну разрезать, уже проткнул ножом, да, видать, не рассчитал силы: провалился нож внутрь дыни.
— Разыщу нож, пусть для этого пришлось бы мне забраться даже в собственный желудок! — поклялся я.
Распоясался, ухватился за конец кушака и нырнул вниз головой в дыню.
Много дней провёл я в неусыпных поисках. Сапоги истоптал, износил шубу, а нож всё не находится.
Неожиданно наткнулся я на какого-то человека.
— Что делаешь? — спрашивает.
— Нож ищу.
— Вот дурень, так дурень! — раскричался встречный. — Он, деревянная башка, нож ищет! Да я уже семь лет ищу здесь стадо козлов и то найти не могу…
Я враз смекнул, что передо мной тот самый байский сын, на чьих поминках я недавно побывал.
Говорю ему:
— Чем браниться да заводить ненужные ссоры, плюнул бы ты на козлов да поспешил к несчастным родителям.
— А, так тебе мои родители милее, чем козлы! — окрысился сын бая да хвать меня пятернёй за бороду.
Тут я не стерпел. Сцепились мы, и началась битва.
От нашей драки раскачалась дыня и покатилась по миру. Катилась, катилась, вкатилась на высоченную гору да здесь, на самой её макушке, и раскололась пополам.
Куда полетел с горы байский сынок, не приметил, а я брякнулся как раз у озера, где оставил свой табун. Да так, что земля прогнулась! А мне хоть бы что. Только пить вдруг почему-то захотелось. Наверно, от того жирного мяса, которого не случилось мне отведать на поминках.
Опустил я голову в прорубь и стал тянуть воду. Всё озеро выпил, а жажды не утолил. Попробовал подняться — да никак не могу. Не сразу я догадался, в чём тут дело, а оказалось всё совсем просто: пока я хлебал воду, к моим усам примёрзло шестьдесят диких уток и семьдесят селезней.
«Зачем, — подумал я, — мне столько дичи?»
Сунул всех птиц за пазуху, а после променял их на журавля. И нужно тебе знать, великий хан, что хоть и был тот журавль куда выше нара, но пил из колодца воду, даже не наклоняя шеи…
— Так, верно, тот колодец был совсем мелок! — внезапно вскричал хан, надеясь сбить мальчишку хоть в самом конце рассказа.
— Возможно, колодец был неглубок, однако камень, брошенный в него на утренней заре, лишь к ночи достигал воды, — не моргнув глазом, отвечал мальчуган.
— Ну, значит, дни в ту пору были короткие! — задёргался на месте хан.
— Да, пожалуй, дни были короткие, если за один такой день отара баранов проходила всю степь из края в край, — без малейшей заминки последовал ответ.
Хан побледнел и прикусил губу. А оборвыш так закончил свою речь:
— Тахсыр, вот я и рассказал тебе по твоему желанию сорок небылиц. Расплатись со мной по совести! А если тебе не жалко казны, я готов рассказать ещё сорок раз по сорока небылиц. Ведь слова рождаются из слов, как добрые дела — из добрых дел!
Корчась от злости, хан кивнул визирям, и те начали насыпать мешок золотом. И чем больше раздувался мешок, тем сильнее корёжила хана жадность.
Мешок был уже почти совсем полон, как вдруг босоногий поднял грязную ручонку и снова заговорил.
— Хан, — сказал он, — я отказываюсь от золота! Пусть оно остаётся тебе. Исполни за это лишь одну мою просьбу: дай свободу узникам, что томятся в твоих зинданах.
Хан словно обезумел от слов оборвыша. Он взвизгнул и кинулся к мешку, как стервятник кидается на падаль, обхватил мешок и прижался к нему всем телом.
Визири сразу поняли: хан сделал выбор. И, гремя ключами, они поспешно стали отмыкать тюремные запоры.
Вскоре все зинданы опустели. Пропал куда-то и нищий мальчишка, рассказчик небылиц.
А хана так и не смогли оторвать от мешка с золотом. Он умер через три дня.

Самоделкин

Создание поделок из воздушных шариков

Начало темы тут

Панда из длинных шариков

Это интересно!

О такой вот «нескончаемой» шоколадке мечтает любой ребёнок. Кто разгадает секрет её нескончаемости?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *